Теперь каждый день Катрин начинался в шесть часов утра под нещадный звонок колокольчика, которым звонил слуга, ходя взад и вперед по коридору вдоль дортуаров. И уже к половине восьмого все обитательницы дортуара должны быть готовы идти попарно в классы.
О, как это не было похоже на то, как расписывала ей маман жизнь в столице, отправляя ее в институт. Можно ли чувствовать себя несчастной в десять лет? Ведь ее включили в число учениц, попечением которых занималась сама вдовствующая императрица и к их услугам были лучшие учителя. Порой Катрин чувствовала себя очень несчастной. Каждый день был похож на другой, с той разницей, что менялись дежурства классных дам. У дежурной дамы была тетрадь, в которую записывался малейший проступок или шалость. О самых серьезных провинностях докладывали начальнице института или инспектрисе.
Как все это было не похоже на жизнь в Каменке. Именно там и была жизнь, а здесь прозябание, постоянное чувство голода и холода, особенно зимой, когда утром приходилось пробивать специальным молоточком тонкую корочку на воде для умывания. От холодной воды мерзли руки, у некоторых девочек они покрывались цыпками, но зато лицо при умывании холодной водой приобретало живой румянец, что особенно ценилось среди девочек.
Знала ли ее маменька про то, с каким нетерпением приходилось ждать, пока дежурная воспитанница прочтет главу Евангелия, а потом другая начнет разносить булки, к которым подавался чай, отдающий мочалой. Не помогала даже патока, которую клали в чай. Ученицы называли эту смесь декоктом и пили через силу. Наверное, она догадывалась о спартанских условиях в институте, потому как ежемесячно присылала десять рублей классной даме и Катрин могла с другими счастливицами по утрам завтракать у классной дамы. Помимо почти домашней обстановки в ее комнате, к казенной булке прилагались три сдобных сухарика и молочник с молоком.
В первую же осень, непривычная к холодам, Катрин заболела и несколько недель провела в лазарете. Для укрепления здоровья, доктор сказал, что мне надобно позволить спать до семи часов и обедать у начальницы для подкрепления организма. Это было весьма приятно, хоть и вызывало некую зависть у остальных, лишенных таких скудных благ.
Но в остальном, жизнь в институте не была такой уж дурной, чтобы жалеть о переменах в жизни. Поначалу Катрин писала письма домой каждый день, по традиции отдавая их перед отправкой классной даме вместе с гривенником «на марку». Часто ей возвращали письма, наполненные тоской от разлуки, нежными словами к родным.  Со временем письма становись все официальнее, и благосклонно принимались классными дамами. А более вольные письма  она старалась отправлять в немецкое дежурство. Немка лишь поверхностно пробегала глазами строки, написанные по-французски, полагая, что все шалости и глупости пишутся исключительно на русском языке. Ох, уж эта наивность!
Нося с гордостью фамилию Давыдовых, Катрин была воспитана женщиной, оставшейся до мозга костей француженкой.  Разве дочь принца Бидаша, урожденная де Грамон могла забыть кто она такая? И Катрин первые слова произнесла на французском языке. Она была для матери как игрушка, с ней разговаривали, пели песни, далекие от русских колыбельных или потешек, ее наряжали, как куклу, а потом, устав, отдавали няньке. И та говорила на своем, на русском языке. И бабушка – Екатерина Николаевна Давыдова, говорила в доме чаще всего по-русски. И благодаря ей Катрин говорила на правильном русском языке, а не том говоре, что можно слышать в простонародье.
К Рождеству Катрин получила из дома письмо, которое стало для нее лучшим подарком. Беспокоясь о здоровье старшей дочери, и желая удостовериться в ее благополучии, в Петербург собиралась приехать сама Аглая Антоновна, да не одна, а с Адель. О! ради такого Катрин готова была даже отдать подругам свой рождественский гостинец, полученный от Марии Федоровны, приехавшей навестить «своих девочек».  Но, человек щедр в своих стремлениях и слаб перед искушением. Сладости были съедены. От коробочки с конфектами, парой апельсин и марципаном к январю ничего не осталось, кроме марципана, который она желала сохранить для Адель.
Посещения родных проходили в большой зале. Туда из класса вызывали институток к которым пришли родные. В первый же четверг после получения известия, что матушка в Петербурге, Катрин тщетно ждала, когда ее позовут. Но в воскресенье, когда дежурная передала классной даме, что Екатерину Давыдову ждет мать, Катрин едва сдержалась, чтобы чинно встать, подойти к столику классной дамы, «макнуть свечкой», т.е. опуститься быстро в коротком реверансе и испросить разрешения сойти вниз.
По лестнице, ведущей в приемную залу, Катрин шла так же чинно, как ходила в паре в столовую, в классы или дортуар. И только сердце ее птичкой рвалось туда, где она увидит родное лицо матери и милое личико Адель.
- Maman, comme je suis heureuse de vous voir, - произнесла Катрин, приседая перед матушкой.
- Je t'aime ma soeur, - тут уже можно было не церемониться и запросто обнять младшую сестру.
Классная дама, дежурившая в приемной зале, задержавшаяся в первое время около Давыдовой, заслышав французскую речь, благосклонно кивнула и пошла дальше «бдить» за институтками.
Когда первая волна радости от долгожданной встречи схлынула, Китти с ужасом заметила как от живого и румяного личика ее любимой Адель осталась лишь тень.
- Ты здорова?
- Матушка, а как же братец?
Ей так хотелось почувствовать себя частью семьи, что она готова была забросать и мать и сестру вопросами обо всех, начиная от отца, братца, бабушки, кузинах и заканчивая кухаркой Феклой и горничной Машей.

*Мама, я так рада вас видеть
** Я тебя люблю, сестричка

Как же выросла ее младшая сестренка за это время, какое у нее стало серьезное личико. Катрин ловит себя на мысли, что она не узнает свою милую Адель. И тут же улыбается, смеясь в душе своей глупости. Ах, Катрин, Катрин, ты так тщательно хранила в своей памяти прошлое, что забыла о том, что Адель растет и взрослеет. Не она ли сама выросла за последний год почти на два дюйма?
- Non. Nous ne pouvons pas partir - качает она головой на трепетную просьбу сестры и ловит в ответ маленькие ладошки Адель, слегка пожимая их и вглядываясь в ее глаза.
«Милая моя, я тоже скучаю по нашим беседам. Тем разговорам, которым другим не понять.  Ну как можно объяснить хоть той же матушке, почему для нас смешна наклеенная мушка мадемуазель Полин, которая была кем-то средним между матушкиной компаньонкой и нашей гувернанткой.  А еще никто так и не узнал, куда делось зеркальце Полин в фарфоровой оправе. И Адель не рассказала никому о том, как ее сестра Катрин уронила дорогую вещицу и разбила оправу. Осколки они выбросили в пруд, а само зеркальце закопали около грота, с левой стороны, там, где рос куст сирени. Для приметы была воткнута ветка, и если потом осторожно расчистить это место, то из земли проступало зеркальце. Другой их секрет был возле беседки. Дно небольшой ямки было выстлано куском золоченой бумаги, оставшейся от рождественских поделок, сверху уложен майский жук и все это накрыто осколком зеленого бутылочного стекла. Целое богатство! И только они вдвоем знали об этих секретиках.
"Ах, Адель, милая Адель, сохранились ли наш секретики до сих пор или безжалостно уничтожены садовником?"
Вслед за Катрин и матушка мягко сказала Адель, что нельзя. Впечатлительная девочка  тут же решила, что такие жесткие порядки губительны для ее старшей сестры и стала горячо просить мамашечку забрать Катрин.
Сама же виновница этого маленького семейного переполоха вначале испугалась за сестру, а потом к ее волнению добавилось появление в зале начальницы института.
Анна Ивановна фон Брейткопф пользовалась любовью своих воспитанниц и Катрин испугалась не за ее строгость, а за то внимание, которое они могут к себе привлечь и тем самым нарушить их милую семейную встречу.
- Ah, voici madame von Breitkopf , - обрадовалась Аглая Антоновна, поднимаясь со своего места.
-Les filles, j'ai besoin de parler à Madame Breitkopf, soyez raisonnables et comportez-vous dignement  , - напутствовала она дочерей, направляясь в сторону начальницы института.
- Oui maman, nous serons raisonnables , - заверила ее Катрин, едва заметно подмигивая Адель.
Какая удача остаться им вдвоем. Как только матушка отошла на полдюжины шагов, Катрин вынула из кармана передника тот самый марципан и протянула его сестре.
- C'est pour vous de la part de l'impératrice elle-même. Il y avait tellement de friandises à Noël, tellement de plaisir, que j'ai gardé un morceau de Noël pour toi aussi, ma chère. Ne t'inquiète pas, je suis bien ici, vraiment. Tu me manques, mais ce n'est pas pour toujours !

Конечно, она помнила Анну-Марию, эту небольшую куколку. Катрин уже и сама, а не только маменька, считала себя уже большой для кукол, но Анна-Мария вернула ее в еще недалекое детство. Как мило, что Адель не забыла их любимицу.
- Луиза не будет скучать, у нее в компании осталось достаточно подружек, чтобы развлекать себя. А потом Анна-Мария расскажет ей о своем путешествии. Ей же нужно путешествовать, чтобы узнать мир, - шутливо ответила Катрин, вспоминая их игры в детской комнате под присмотром нянюшки. Гувернантка больше составляла компанию их матери, но девочки не жаловались. Напротив, в отсутствии наставницы было больше свободы.
- Ах, милая сестричка, до выпуска еще столько времени, а маман постоянно твердит, что нам нужно сделать хорошую партию в замужестве, - беспечно отмахнулась Катрин от тревожных слов сестры и стала помогать той аккуратно снять шубку и устроить капор рядом на стуле, который освободился после того, как их мать ушла с начальницей института.
- Ты же тоже вырастешь, выйдешь замуж, мы будем дружить семьями, а потом наши дети будут играть вместе, как мы с тобой раньше, - попыталась успокоить она сестренку, которой так тяжело далась их разлука, что та с тяжестью представляла, что им и дальше не суждено жить под одной крышей. Саму же Катрин мысль о замужестве не пугала, потому как это представлялось в далеком будущем, да и не для каждой девицы найдется подходящий жених. Сейчас ее больше занимала институтская жизнь со своими мелкими печалями и радостями.
- Знаешь, здесь не так уж и плохо, как я думала в самом начале. У меня есть подруги, мы здесь поем, музицируем, занимаемся рисованием и танцами. На Вербное воскресение и на Пасху будут подарки, как и на рождество. А еще, - Катрин понизила голос и почти с благоговением рассказала сестре, что мать императора очень добра и любит «своих девочек», заботится о них, часто приезжает  в институт  и даже знает их по именам.
- Конечно, больше она общается со старшими, но знаешь, как приятно было услышать из ее уст о том, что наш отец отличился в войне с Наполеоном! И это так почетно – чувствовать внимание матери нашего императора!
Катрин уже прониклась той столичной атмосферой, которая преломляет восприятие приехавших из дальних городов, акцентируя внимание на блеске и роскоши Санкт-Петербурга, на кругу титулованных особ и светской жизни. Конечно, в институте почти все тосковали по семье, хотя были и такие девочки, для которых вырваться из отчего дома было счастьем. Кто-то не ужился с мачехой, у кого-то были строгие родители, кто-то испытывал нужду. А здесь, в просторных стенах, под присмотром самой императрицы матери, они были все равны. Одинаковая одежда, одинаковые блюда за столом, равные условия, при которых на вакацию не отпускали тех, у кого были родные в столице, что бы те, у кого родные были далеко, не чувствовали себя ущемленными.
- Но мне так не хватает тебя, сестричка, наших милых забав в Каменке, наших кузин, бабушки, папеньки, гостей, которые приезжают. Тут все иное.
Катрин покачала головой, вспоминая вечера в Каменке. Как мужчины собирались за карточным столом, бабушка раскладывала пасьянс или тоже играла в карты. Маман была всегда нарядная, веселая, пользовалась всеобщим вниманием. Иногда устраивали танцы, где детям дозволялось тоже участвовать в соседней смежной комнате под присмотром гувернантки. О, как бывало весело! Особенно на Рождество и святки.
Расскажи, как прошло Рождество. Кузены Раевские были? И кто из соседей приезжал?