Павел Иванович тоже солировал.

По количеству вопросов. Самый интересный собеседник

Случайно наткнулся.

Биографический справочник

Отредактировано Павел Пестель (2022-11-04 18:09:49)

- На исповеди у святого причастия с 1821 года не бывал. Отчего? Боялся проговориться о планах своих?
- Не в чем было каяться.

Шах и мат, авторы сценария!

Александр Чернышёв, я, конечно, не силён в таких тонкостях, но ведь причаститься без исповеди нельзя, разве нет?

Александр Чернышёв, я просто помню из детства, как причащали маленьких деток, которых крестили. Ну и я тоже полез, а мне уже 9 лет было, и мне потом объяснили, что по идее в таком возрасте нужно было сначала исповедоваться. Но батюшка был добрый и причастил))
Короче, надо поискать информацию про это. Для общего развития.

Можно, это не церковный закон, а лишь устоявшаяся традиция, сложившаяся под влиянием времени и истории развития русского православия. Следовать этой традиции (почти как закону) стараются русская и грузинская ортодоксальные (православные) церкви, но на деле можно причащаться каждую неделю, если есть на то желание. И не исповедаться.

Отредактировано Сергей Трубецкой (2023-03-04 16:12:05)

Сергей Трубецкой, осталось узнать, как оно было в 19 веке. Хотя, киношники тоже могли наврать.

Почитал какого-то протоиерея. Пишет, что да, это обычай, и каждый приход сам решает, требовать обязательной исповеди перед причастием или нет.
Самое забавное, что ему задали тот же вопрос, что и у меня родился: не превращается ли в таком случае исповедь в формальность?

Скорее всего сильна была традиция и на причастие без исповеди не допускали, делая исключение для тяжело больных или раненых, где на исповедь уже просто не было времени.

Почему разное?) Просто обрядничество может отличаться в зависимости от) Это как с постом - кто-то со слюной и пеной требует отказываться от скоромного, а кто-то спокойно считает, что в пост главное не мяса не есть, а людей не есть) вот с причастием и исповедью так же, есть те, кто не готов говорить, а причаститься желают, чтобы возможно, обрести силы и на исповедь в будущем)

Повествование матери:
Данное повествование было рассказано в тесном кругу друзей, свидетелем которого стала Софья Николаевна Савина, в последствии и опубликовавшая его в журнале «Исторический Вестникъ» [1894 г. I. стр. 210-214] с разрешения матери Кондратия Рылеева.

«Клянусь вамъ... клянусь памятью покойнаго сына, что это не бредъ моего воображения, а истина, истина…», — докончила она после минутнаго молчания.
На лицахъ слушающихъ видно крайнее изумление. Все они знаютъ Рылееву, какъ самую правдивую женщину. Да и не может эта, оплакивающая покойнаго сына, мать сказать, особенно въ минуту такой душевной скорби, какое-либо лживое слово.

Софья Николаевна Савина, болee другихъ принимавшая къ сердцу историю всехъ декабристовъ, говорить, обращаясь къ Рылеевой:

«Позвольте мне записать замечательный сон ваш. Пусть разсказатъ этотъ сохранится въ семье нашей, какъ память о васъ и о немъ...».

Рылеева молча, целуете ее, и, несколько успокоясь отъ своего волнения, подходитъ къ окну, смотря на темносинее, усеянное звездами, ночное небо, и ей невольно думается, сколько въ безчисленныхъ Mиpaxъ этихъ кроется чудеснаго и таинственнаго...

Записанный Савиной, со словъ Рылеевой, разсказъ о ея сыне сообщенъ редакции «Историческаго Вестника».

«Коне [маленькому Кондратию] было всего три года, когда он, дорогой, любимый мой мальчик опасно, безнадежно занемог. Вероятно, то был круп или дифтерит, – доктора не объяснили мне; они, созванные на консилиум, только качали головой, сознавая всю невозможность выздоровления ребенка.

«Он не проживет и до утра», – сказали они няне, плакавшей о Коничке. Мне, видя мое полное отчаяние, они не решались говорить об этом, но разве я не замечала сама всей опасности положения бедняжки. Он, задыхаясь, метался по постельке, сжимая тоненькие исхудавшие бледные ручки, уже не узнавая меня, своей матери.

«Радость, счастье, сокровище мое, неужели ты уйдешь от меня?! Уйдешь!.. Нет, это невозможно, немыслимо!.. Разве могу я пережить тебя! – шептала я, обливая слезами эти дорогие мне ручки. – Разве нет спасения!.. Есть оно, есть… Спасение – одно милосердие Божие…

Спаситель возвратит мне моего мальчика, возвратит, и снова он, здоровенький, весело улыбнется мне!.. А если нет?.. О, Боже, поддержи меня несчастную!..»

И в страшном отчаянии своем упала я пред Спасителем… и жарко, горячо молилась о выздоровлении моего крошки. Молилась так, как никогда потом не могла пламенно сосредоточиться на молитве. Тогда я всю душу свою вложила в слова незаученного обращения к Господу.

Не знаю, сколько времени длился молитвенный экстаз мой…. Помню только, что всем существом моим овладела какая-то непонятная, светлая радость, какое-то тихое чувство покоя… Меня точно что-то убаюкивало, навевая сон. Веки мои отяжелели. Я едва поднялась с колен и, сев у кровати больного, облокотившись на нее, тотчас же забылась легким сном.

До сих пор не могу отдать себе отчета, был ли то сон или я действительно услыхала…. О, как ясно услышала я чей-то незнакомый, но такой сладкозвучный голос, говорящий мне:

«Опомнись, не моли Господа о выздоровлении… Он, Всеведущий, знает, зачем нужна теперь смерть ребенка… Из благости, из милосердия Своего хочет Он избавить его и тебя от будущих страданий… Что если я тебе покажу их?.. Неужели и тогда будешь ты все-таки молить о выздоровлении!..»

«Да… да… буду… буду… все… все… отдам… приму сама какие угодно страдания, лишь бы он, счастие моей жизни, остался жив!..» – говорила я, с мольбой обращаясь в ту сторону, откуда слышался голос, тщетно стараясь разглядеть, кому он может принадлежать.

–Ну, тогда следуй за мной….

И я, повинуясь чудному голосу, шла, сама не зная куда. Пред собой видела я только длинный ряд комнат. Первая из них по всей обстановке своей была та же самая, где теперь лежал мой умирающий ребенок.

Но он уже не умирал…. Неслышно было более свиста или как бы предсмертного хрипа, выходившего из горлышка. Нет, он тихо, сладко спал, с легким румянцем на щеках, улыбаясь во сне…. Крошка мой был совсем здоров! Я хотела подойти к кроватке его, но голос звал уж меня в другую комнату.

Там – он был уже крепким, сильным, резвым мальчиком; он начинал уже учиться, кругом на столе лежали книжки, тетради.

Далее, постепенно, видела я его юношей, затем взрослым… и на службе….

Но вот уж предпоследняя комната. В ней сидело много совсем мне незнакомых лиц. Они оживленно совещались, спорили, шумели. Сын мой с видимым возбуждением говорил им о чем-то. Но тут я снова услышала голос, и в звуках его были, как бы более грозные, резкие ноты:

- Смотри, одумайся, безумная!.. Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, отделяющим последнюю комнату от других, ты уже не сможешь ничего изменить!.. Лучше покорись, не проси жизни своему ребенку, подобно ангелу, не знающему житейского зла….

Но я с криком: «Нет, нет, хочу, чтоб жил он!» – задыхаясь, спешила к занавесу. Тогда занавес медленно приподнялся – и я увидела виселицу с окровавленным телом моего сына!..

Я громко вскрикнула и очнулась. Первым движением моим было наклониться к ребенку,… но к моему глубокому удивлению… он спокойно, сладко спал, ровное, тихое дыхание сменило болезненный свист в горле; его щечки порозовели, и вскоре, просыпаясь, он протянул ко мне ручки, зовя маму. Я стояла как очарованная и ничего не могла понять и сообразить… Что это такое?.. Все тот же ли сон или это - радостная действительность, подобная той, которую я видела во сне там, в первой комнате!..

Все еще не доверяя глазам своим, я кликнула няню и вместе с нею убедилась в чуде исцеления приговоренного к смерти младенца.

На радостях няня передала мне письменное заключение докторов о невозможности его выздоровления. И надо было видеть изумление одного из этих эскулапов, приехавшего на другой день осведомиться о часе кончины мальчика, когда няня вместо трупа показала ему спокойно сидящего на постельке Коню, здорового и веселого.

- Да ведь это ж чудо, чудо!.. – твердил он.

Время шло, а сон мой исполнялся с буквальною точностью во всех, даже самых мелких подробностях… и юность его и, наконец, те тайные сборища.

Более не могу продолжать!..

Вы понимаете… эта смерть… виселица… О, Боже!..»

Справка:
Несмотря на всю солидность издательства, опубликовавшего данную историю, мать декабрста Анастасия Матвеевна Эссен умерла 2-го июня 1824-го года в возрасте 66-ти лет, - за два года до казни своего сына Кондратия Рылеева через повешение и, посему, никак не могла говорить о «покойном» своём сыне.

Мировоззрение будущего декабриста Петра Григорьевича Каховского вырабатывалось под влиянием изучения античности (Каховский был «воспламенен героями древности») и событий современности («Недавние перевороты в правлениях Европы на меня действовали»). Он остро воспринимал тяжёлые впечатления русской действительности — крепостное право, обременённость народа налогами, произвол властей, неправосудие, всё подавляющее значение военщины. Бывая на мирских сходках, он умилялся перед толковостью и мудростью мужиков. Каховский решился быть «тираноубийцей», воскресить в себе античную идею «низвержения тирана»; явить в себе «русского Брута».